В этом театре не опускается и не поднимается занавес. Заходишь в полутемный зал, а на сцене горит ОН – экран. Пока это белое полотно, молчаливое, загадочное, как снежное поле. Совсем скоро – живое, цветное, меняющееся, словно летний луг. Или звездное небо. Или… Да все что хотите! Таков он – театр теней.
Как начиналась мастерская
Театральная мастерская в Даунсайд Ап появилась, как любой большой и долгосрочный проект, и случайно, и не случайно. Все началось с сотрудничества фонда и актрисы, народной артистки России Людмилы Ивановны Ивановой. Эта чудесная женщина, невероятно открытый, творческий человек, полюбила особенных детей и несколько раз привозила в Даунсайд Ап спектакли, поставленные ее студентами. Среди актеров был ученик Ивановой Николай Ильницкий.
Сейчас, спустя несколько лет, Николай – руководитель театральной мастерской Даунсайд Ап – вспоминает, что никакого особого отношения к ребятам с синдромом Дауна в те первые встречи у него не было. Было ощущение, что в зале сидят обычные дети, они так же реагируют, просто не сразу, им нужно время, чтобы привыкнуть к происходящему, что-то понять. А еще его впечатлило, как однажды после выступления девочка Варя вышла и начала двигаться словно мим. У нее оказалась хорошая пластика, и он подумал: как же быстро она все схватила, поняла суть.
Потом Николай поставил спектакль специально для воспитанников фонда – минимум текста, максимум пластики. «Помню, как мы с друзьями-актерами лазили в Щепкинское училище через окно, – там была сцена со светом, где можно было репетировать». К тому времени Николай уже имел педагогический опыт, вел занятия в детских театральных студиях. И когда ему предложили начать собственный театральный проект – студию для детей с синдромом Дауна, – он согласился.
– Николай, получается, ты начал работать с особенными детьми как с обычными?
– Я подумал, что самое правильное – не делать скидки на синдром Дауна. Я сам и вся наша команда педагогов с ними разговариваем как с обычными людьми, апеллируя к их сознанию. Мы устанавливаем партнерские отношения. Конечно, иногда уже почти взрослые ребята ведут себя нелепо, выкидывают разные штуки, которые их сверстники не стали бы делать. На этих моментах приходится останавливаться, объяснять, что это недопустимо. Глеб, приехав на репетицию, постоянно подбегал ко мне и говорил: «Николай, я сам на метро приехал». Я ему в ответ: «Здорово, молодец, поздравляю тебя». Но когда это продолжалось несколько месяцев, пришлось с ним поговорить: «Глеб, когда ты заказываешь пиццу, если приедет курьер и скажет: “Я сам пиццу привез”, как-то это странно, да? Это же его работа, которую он должен выполнять». И он меня понял.
– Кто сейчас занимается в мастерской?
– Сейчас у нас две группы, старшая и младшая. В старшей – преимущественно выпускники Даунсайд Ап, в младшей – разные ребята. Знаешь, видна большая разница между детьми, которые проходили программы ранней помощи в Даунсайд Ап, и теми, кто пришел «со стороны»: в восприятии, в том, как ребенок дает обратную реакцию, как усваивает материал, как соотносит себя с пространством, с коллективом. Группа все-таки задает определенный темп, и останавливаться, чтобы поработать с тем или иным человеком, нет возможности, так что вновь пришедшим приходится подстраиваться, а педагогам – делать какие-то скидки. Еще к нам ходят обычные ребята разных возрастов.
– Команда мастерской работает в жанре театра теней. В чем преимущества этого жанра?
– Я сразу решил делать именно театр теней, может потому, что первое образование у меня – графический дизайн, я мыслю двухмерной плоскостью. С педагогической точки зрения я бы всем детям, которые занимаются театром, делал «прививку» театром теней. В первую очередь потому, что это прекрасный опыт коллективной деятельности. Театр теней – это механизм, и ты его часть, но не винтик, ведь каждый актер знает всё: когда пора менять роли, переодеваться, протянуть какую-нибудь ткань, вынести реквизит. Театр теней менее агрессивен для начала сценического опыта, ведь когда ты выходишь на сцену и попадаешь в поле зрительского внимания, у тебя вся физика срабатывает в зажим. Детям, возможно, немного проще, но и они часто стесняются, волнуются. А в театре теней они за экраном словно за стеной, рядом педагог, который может что-то подсказать, незаметно помочь. Но при этом такая форма не мешает действию, обмену энергией между зрительным залом и актерами.
– Какие еще особенности у театра теней?
– Это единственный вид театра, где актер видит себя со стороны: твоя тень всегда перед тобой, это твой партнер, и ты постоянно ее – то есть себя – исследуешь, оцениваешь, можешь что-то менять, исправлять. Наши ребята именно по тени запоминают рисунок спектакля, и если у них не получается точно его воспроизвести, расстраиваются. Света давно мечтает сыграть Розу в «Маленьком принце», и она упорно тренируется, в том числе дома перед зеркалом, работает со своим отражением как с тенью.
– Но в театре теней актеры часто не в костюмах, а в черных одеждах. А если даже в костюмах, то их не видят зрители во всей красе. Для ребят это проблема?
– Скорее нет. Конечно, для самоощущения очень важно быть в образе, в костюме, с реквизитом. У нас всё это есть, как в обычном театре. Неважно, за экраном ты или перед ним. Я наблюдал, как во время спектаклей за экраном рождались интереснейшие вещи, импровизационные, и при этом ребята явно чувствовали ответственность перед зрителем и выдавали очень точный результат. Заметь, как гордо дети выходят на поклон, – они настоящие артисты! Кстати, есть и такая форма театра теней – хочется ее попробовать, – когда часть сцен актеры играют перед экраном. Это непростое дело – взаимодействовать с тенью, нужно быть очень точным в движениях, но, я считаю, старшая группа вполне для такого проекта созрела.
– Действительно, в театре теней движения должны быть очень четкими, слаженными. Например, во время перестроений нельзя оказаться перед проектором, не на своем месте – это сразу будет видно зрителям.
– Да, с этим бывали разные истории! (Смеется.) Порой и за ногу кого-то из-под луча света вытаскивали. В театре вообще нужно быть очень внимательным – и для детей это отличная тренировка. Ведь, с одной стороны, твой главный партнер – твоя тень. Но при этом есть и другие актеры, которые присутствуют на сцене, а еще музыка, реквизит, экранные заставки. И всё постоянно меняется, за всем нужно следить.
– Наставники актеров в вашей мастерской – все очень молодые, креативные люди. И у каждого своя роль и задачи. Расскажи о команде мастерской.
– В театре команда очень важна, и нам с людьми повезло. В какой-то момент количество реквизита стало неимоверно расти и судьба начала посылать необходимых людей. Саша Клюшникова, наш художник-оформитель, участвует в репетициях, сразу фиксирует необходимый реквизит для спектакля, а на следующую репетицию уже приносит все сшитое, сделанное и готовое к процессу. Говорят, в театре нет незаменимых людей, но в случае нашего художника это не так. Качество спектакля во многом зависит от того, что обязанности за сценой строго распределены, важно отладить работу за кулисами, как механизм часов, – тогда зритель получит внятную картину. В этом случае Саша подключает к процессу некоторых родителей, которые тоже являются частью команды и за сценой помогают актерам быстро переодеться. Когда у нас появилась младшая группа, стал нужен педагог – и к нам пришел Сергей Гюльазизов, который взял на себя ответственность по воспитанию и созданию спектаклей с нашим младшим поколением артистов. Работая в пластическом жанре, мы не можем обойтись без танца, но, чтобы сочинять хореографический текст и отшлифовывать его на репетициях, необходим компетентный педагог – в этом нам помогает мастер своего дела Сергей Фурсов, который имеет большой профессиональный опыт в обучении особенных детей хореографии. Так что каждый вносит свой вклад, свою энергию, свое время для того, чтобы зритель увидел на сцене интересную и яркую историю.
– Скажу как зритель: каждый спектакль, поставленный мастерской, лично меня впечатлил, удивил, вдохновил невероятно! Расскажи про ваши творения.
– Их пока не так много, ведь каждый спектакль мы готовим долго, практически весь учебный год. Дебютной постановкой было «Лукоморье». Текст к нему прочитал народный артист РСФСР Сергей Юрский, светлая ему память. С этим спектаклем мы выступали первый раз на большой сцене, в Доме актера на Арбате. Наверное, все ребята помнят, как тепло нас встречали зрители!
Потом был «Сон Алисы», мы решили познакомить ребят с миром сюрреализма, поговорить о сочетании сна и реальности. Это был, на самом деле, хаотичный процесс – как и сам материал. Шли этюдным методом, создавали среду, которая была бы интересной и при этом конкретной, понятной для ребят. Мы, педагоги, постоянно соотносим, что есть в зоне понимания наших актеров, что есть в материале, а что есть у нас как режиссеров-постановщиков. Всё это надо сначала собрать, потом разложить...
– И добавить немножечко вдохновения?
– Без этого никак! Вдохновения или творческого запала… Когда ты вдруг понимаешь, что из хаоса начинает вырисовываться вполне понятная линия.
– И вот недавно, к Всемирному дню человека с синдромом Дауна 21 марта, вы представили два новых спектакля: «Белоснежка и семь гномов» и «Маленький принц».
– «Белоснежку» исполнили актеры младшей группы, а мы со старшими работали над «Маленьким принцем». Этот спектакль появился довольно неожиданно. Однажды, после «Лукоморья», у меня брали интервью, и был стандартный вопрос про дальнейшие творческие планы. Планов тогда не было, но нужно было что-то ответить, и я говорю: «Не знаю, хотелось бы разные темы попробовать, “Маленький принц” вот интересный материал…». А наш Федя Богданов стоял рядом, услышал и говорит: «Да, мы будем делать “Маленького принца”». И с тех пор ребята стали меня постоянно спрашивать: «Когда “Маленький принц”, когда?» Начали с простой зарисовки, без претензий на спектакль. Но зарисовка пошла, так что cо временем мы были готовы и к полной версии.
– Сложно описать, как происходит процесс репетиции, но все же?
– Когда мы начинаем работать над спектаклем, то сначала всё проговариваем. В «Маленьком принце» особенно. Это довольно сложное произведение, очень глубокое. Мы говорили про одиночество, дружбу и потерю друзей, про пороки людей. О том, чем мир взрослых отличается от мира детей, кто такой Маленький принц... Я спросил: «Вы знаете, кто такой честолюбец?» И Глеб говорит: «Николай Басков». По сути, он попал в точку! Так что на каком-то этапе ребята начинают соотносить примеры из жизни и будущий образ, выстраивать свое отношение к теме, к персонажам. Думаю, что для подростков такая работа очень важна.
Потом пробуем что-то сделать, какие-то сцены. Сначала актер может сидеть и просто смотреть, кто-то довольно долго в таком состоянии пребывает. Мы пытаемся таких ребят втянуть в тренинг разными способами, но, если не идет, не заставляем. Нужно, чтобы возник импульс, человек увидел роль, захотел попробовать. И с этого начинается вся остальная большая работа. Мы даем возможность всем, кто хочет, попробовать ту или иную роль – для этого остается время в конце занятия. При этом дети знают, что им эту роль никто не гарантирует. Когда спектакль играется несколько раз, мы стараемся менять актеров, чтобы все, кто готов, попробовали себя на сцене.
– Ты говоришь, что ребята сами что-то предлагают, инициируют?
– Дети очень разные. Есть те, кто дольше занимается, у кого опыта больше. На них можно полагаться как на партнеров, они могут разработать сцену, что-то предложить. Для ребят, даже маленьких, важно самим рисунок нарисовать, что-то сочинять. Если они чувствуют, что сами придумали какие-то мизансцены, «фишечки» свои, для них возрастает ценность всего дела.
И мы ловим их интерпретации, цепляемся за мельчайшие вещи. Например, они смотрели фильм «Когда я стану великаном», и когда у кого-то спросили, как назывался фильм, он сказал: «Когда я стану человеком». Интересно же! Или сцена отношений Маленького принца и Лиса. Мы предложили в качестве реквизита ленту, ребята стали с лентами играть, придумывать разные штуки, закручиваться в них, раскручиваться… В конце эти ленты разрываются – наступает момент прощания – и они обмениваются ленточками, чтобы сохранить память друг о друге. Мы дали им «скелет» сцены, но всё остальное было от них. В нашем театре важно дать актерам среду, в которую они погрузятся, темы, какие-то зацепки – а дальше они сами начинают в этой среде существовать. И тут уже нужно просто фиксировать происходящее и немного направлять.
– А если особенный артист ничего не инициирует? Это значит, что ему интересно, он не готов, не может?
– Есть у нас такие «сидуны», любители посмотреть, подумать. Например, Андрей с нами почти с самого начала, но все равно он предпочитает позицию наблюдателя. И при этом не бросает, приходит. Мне даже в какой-то момент стало его жалко, я поговорил с мамой, а она рассказала, как Андрей однажды в школу пришел, а там «Лукоморье» проходили – и он давай всё показывать, рассказывать в лицах. В спектакле «Белоснежка и семь гномов» он уже выступал на сцене, кстати. Есть ребята, для которых спокойно посидеть и посмотреть на других уже достижение, ценность. Хотя мы их всё время тормошим, стараемся включить в процесс. Иногда получается. Но кроме чисто театра, в нашей мастерской есть, наверное, еще что-то, что детей цепляет. Здесь к ним относятся как к равным: шутят, разговаривают, иногда ругают. Здесь возникает партнерство, дружба, ответственность. Дети видят, что здесь можно выстраивать отношения со сверстниками. И уже потом понимают, что находятся в интересном месте, где можно еще и театром заниматься! И тогда они набираются решимости выйти и что-то сделать.
– Как приходится работать с негативными проявлениями артистов?
– По-разному. Особенным актерам нужно дольше разбираться, вникать в тему, пробовать. Некоторые очень зашорены: постоянно боятся ошибиться. Стараемся их от этого отучать, подталкиваем пытаться выражать себя, не просто повторять за кем-то. Бывает, ребенок устал, не в настроении или отвлекается, а у нас скоро выпуск спектакля. Приходится тогда быть строгими. Но это скорее исключение, задача педагога – найти подход, так объяснить, чтобы ребенок понял. В основном удавалось найти «ключики» к каждому ребенку. Ведь всё происходит не сразу: через упражнения, тренинги, капустники. Ты понимаешь, у кого какие сильные стороны, даешь возможность опереться на них.
– Можно сказать, что ваш театр инклюзивный?
– Да, к нам приходят обычные ребята, в основном через знакомых. Родители приводят их потому, что у них самих нормальное отношение к теме инклюзии, к особенным людям. С улицы в наш театр вряд ли кого-то зазовешь. Однажды обычный мальчик увидел наш спектакль, ему понравилось, дома он родителям все уши прожужжал, всё выстраивал какие-то сцены, ставил спектакль. И стал к нам ходить. К сожалению, они потом переехали, но он год проходил, был полностью вовлечен.
– Как удается сводить-разводить обычных и особенных актеров в формате одной репетиции?
– Этот момент приходится регулировать, именно в нем между детьми чувствуется разница: все-таки обычные дети более инициативны, быстрее реагируют и иногда могут невольно подавлять особенных. С другой стороны, многих особенных ребят такие моменты, наоборот, вдохновляют: «О, Маша вышла, я тоже могу попробовать». Просто в этот момент нужно им помочь это желание реализовать.
Пока получается так, что есть локомотив – это продвинутые дети, как особенные, так и обычные, несколько человек. Они инициативны, формируют разные сцены, вдохновляют остальной коллектив. Когда ими сделаны первые шаги по спектаклю, подключаются остальные, кого удалось заразить. Возможно, получится когда-нибудь открыть группу для обычных детей и группу для ребят с синдромом Дауна и объединять их в общих проектах.
– Как отдельные ребята изменились в театре, выросли за эти годы?
– У всех детей очень разные стартовые возможности, и мы не оцениваем их относительно друг друга – только относительно себя прошлого. Потому что кто-то ходит в художественную студию, чтобы научиться рисовать кошечек, а кто то идет в академию живописи и становится художником. У нас есть такой пример – Федя, который сейчас занимается в профессиональном интегрированном театре, куда прошел отбор. К нам он не перестал ходить, и видно, что он постоянно растет профессионально как актер. А кто-то из ребят просто становится более уверенным по жизни. Например, Миша сна чала очень стеснялся, а теперь роли берет более уверенно, у него гораздо лучше получается. Девочки начинают обращать внимание на свою осанку, походку, речь. Виден общий личностный рост ребят, они сознательно становятся более внимательными и друг к другу, и к себе. Ведь изначально были те, кто не считался ни с коллективом, ни с педагогами. Теперь для них появляется понятие «норма», они понимают, что если будут свою энергию направлять в нужное русло, то получат необходимое внимание. Особенно видны изменения, когда дети возвращаются после летних каникул, они действительно приходят другими. Они понимают, что пришли в театр, и знают, что здесь делать.
– И вот он, вопрос про творческие планы. Какие они у команды мастерской?
– Пока мы развиваемся в тех условиях, которые есть. Конечно, мало времени для занятий, всего один раз в неделю. Хочется больше внимания уделять конкретным тренингам: пластическим, речевым, актерским, работать с некоторыми детьми индивидуально или в парах. Сделать так, чтобы были отдельно тренинги-занятия и репетиции. Пока всё это вместе.
А так, конечно, будем делать новые постановки. Например, мы пробовали отойти от сказок и самим создать материал. Каждый ребенок писал свою историю, мы их вместе прорабатывали. Тогда для некоторых «сидунов» был прорыв – им нужно было рассказать на сцене свою историю, на 5–7 минут. Кто-то в постановке не стал участвовать, но раскрылся именно как автор. Мы не все истории тогда успели поставить, сейчас вновь возвращаемся к этой работе.
– Напоследок. Сегодня, имея опыт работы и общения с детьми с синдромом Дауна, можешь ли ты сказать, в чем лично для тебя заключаются их особенности?
– Один наш коллега, Георгий, работал с нами первый год в театре, а сейчас уехал в Буэнос-Айрес и там ведет занятия для обычных русских детей. И вот он мне писал, что эти дети, конечно, хорошие, но с ними… скучнее, чем с детьми с синдромом Дауна. Я думаю, он имел в виду то, что наши «солнечные» артисты всегда более открыты к любому предложению, непосредственны в своей пластике. У кого-то получается всё немножко мультяшно, у кого-то – нежно и изящно. Но надо понимать, что если говорить про наших артистов, то с ними была проделана огромная работа, чтобы они стали такими, – еще до театральной мастерской это годы и годы развития каждого ребенка, ежедневного труда родителей и педагогов. И все-таки есть какая-то самобытность, чистота в детях с синдромом Дауна, они действительно добрые, у них злости и негатива намного меньше, чем у нас. У них другое восприятие мира, более положительное, более наивное. Гоголь сказал, что театр – это такая кафедра, с которой можно сказать миру очень много добра. И у наших ребят это добро действительно есть.
Взгляд со стороны
Координатора семейной поддержки Даунсайд Ап, психолога Аллу Киртоки можно назвать вдохновителем театральной мастерской. Это она предложила Николаю его опыт работы в театральных студиях с обычными детьми использовать в организации подобной деятельности с ребятами с синдромом Дауна, понимая, что именно театр может стать средством развития личности подростка. Постоянно наблюдая в своей профессиональной деятельности за подростками с синдромом Дауна, Алла Евгеньевна заметила, как детей преображает встреча со специалистами, которые не имеют отношения к дефектологии, но просто увлечены своим делом, умеют общаться с детьми и понимают их. Первые тренинги в театральной студии показали: дети действительно преображаются в творчестве. «Николай Ильницкий не знал ни о каких особенностях наших детей и говорил с ними совершенно естественно, давал те же задания, что и обычным ребятам, без всяких скидок, – рассказывает Алла Киртоки.
– Мне запомнилось одно задание тренинга: ребята получили предмет и должны были его использовать нетрадиционным образом. Это была полная импровизация! Меня поразила шестилетняя Алина, которая взяла платок, помяла его в руках, начала комкать, потом свернула в кулек... И в итоге изобразила, что качает ребенка! Помню зонтик, из которого Федя сделал лодочку...».
Мастерская в то время была плодом инициативы отдельных людей, результатом творческого энтузиазма всей команды и в чем-то даже авантюрой. Ведь организаторы имели обязательство перед спонсорами – поставить в конце года спектакль. В то, что это возможно, мало кто верил: ребята только начали, у них не было за плечами никакого опыта, а спектакль – дело серьезное. Но Николай с коллегами просто начал работать. «Я Николаю доверяла, – рассказывает Алла Евгеньевна, – хотя мы вели долгие обсуждения первого спектакля, “Лукоморье”. Прямо как Станиславский с Немировичем-Данченко. Я ему говорила, что надо нивелировать какие-то внешние особенности детей, те же очки, походку, сутулость, с помощью костюмов и реквизита, сделать их персонажами. А Николай вообще всё это отвергал, говорил, что нельзя прикрывать детскую пластику специальными средствами, детская пластика – это самое драгоценное, что есть, она выразительна сама по себе».
Николай долго работал над спектаклем, разбирал с актерами текст, ставил мизансцены. В принципе, всё было хорошо. Кроме того, что спектакля как такового не вырисовывалось. Алла Евгеньевна была в некоторой растерянности и тревоге, видя, что сцены не выстраиваютcя. А потом начались генеральные прогоны и она была поражена – спектакльто есть! Окончательно она успокоилась, когда смотрела «Лукоморье» в Доме актера 21 марта.
– Но самое интересное, что у этого процесса нет финала, – говорит Алла Евгеньевна. – Я знаю, что приду на любую репетицию и буду точно так же изумляться. Идет репетиция после длинных зимних каникул. Начинается плотная работа над «Маленьким принцем», спектакль нужно сделать к марту. Николай говорит: «Я вас просил на каникулах прочесть “Маленького принца”. Поднимите руку, кто прочитал». Ни одной руки. Потом одна, вторая. Коля говорит: «Не густо. Работа с текстом, между прочим, одна из основных для актера. Вот – для тех, кто читал, – какова главная…». «Идея» – подсказывает кто-то из ребят…
А потом я прихожу на прогон в день выступления. И смотрю, как Николай беседует с нашими подростками уже по завершении генерального прогона. У меня было впечатление, что я присутствую на репетиции в профессиональном театре, где идет работа режиссера со своей труппой. «Леша, в сцене расставания с Лисом ты торопишься уйти. Но ведь это твой друг. Ты уходишь, и, может, больше вы не встретитесь. Зная это, ты что, будешь вот так спешить убежать? Нет ведь! Ты постоишь, потянешь время». Это невероятно – дети слушают, внимают.
– Алла Евгеньевна, вот вы говорите, что в театре с ребятами общаются на равных, дают кредит доверия, ставят перед ними серьезные задачи. Что далеко не часто встречается в их повседневной жизни. Получается, мы – педагоги, родители, близкие – недооцениваем их возможности?
– Каждый из нас опирается на свой опыт. Как же я могу проанализировать опыт, которого у меня не было? Вот сейчас я посмотрела спектакли театральной мастерской, увидела способности детей, пообщалась с актерами – у меня появился соответствующий опыт. С другой стороны, ребята не продемонстрируют способности, пока им не предоставят возможности. Получается замкнутый круг. Мне кажется, что на пути к знакомству с возможностями людей с синдромом Дауна нас ждет еще много открытий. Сейчас совершенно другой информационный век, и это многое меняет.
– Вы наблюдаете старшую группу театральной мастерской уже много лет. Это дети, которые пришли в Даунсайд Ап малышами, потом на какое-то время выпали из поля нашего внимания, когда в фонде еще не было программ поддержки для школьников и подростков, а теперь снова вернулись. Что вы можете сказать про этих детей?
– Это дети, в которых очень много инвестировано, не только в театральной мастерской. Мне кажется, сейчас они делают успехи во многом потому, что у них есть и группа психологического сопровождения, и уникальный метод психологической поддержки – психоаналитическая психодрама, – это то, что дает им возможность лучше понимать себя. Я уверена, что такое сопровождение просто необходимо для особенных детей. Обычные люди получают его часто между делом, потому что все социальные институты устроены так, чтобы человек мог психологически себя поддерживать. В обществе существует много ритуалов для этого, а нашим детям они недоступны в силу их особенностей: нет подростковых компаний, общения в соцсетях, часто нет даже личного пространства. Но, конечно, никакая психологическая поддержка не заменит практической деятельности. Результат дает именно сочетание.
– Коллектив театральной мастерской инклюзивный. Расскажите про взаимоотношения особенных и обычных актеров.
– Хочу поделиться одной замечательной иллюстрацией – про нашу актрису Юлю Демидову. Ее мама Анастасия, сама актриса и режиссер, рассказывала, что давно хотела отдать Юлю в театральную студию, но в какую бы из них она ни приходила, ей не нравилось, как педагоги работают с детьми. А когда она оказалась у нас по роду деятельности (Настя снимает документальный фильм про театральную мастерскую) и увидела, как Николай работает с детьми, она решила, что этому человеку своего ребенка доверит. Юля молодец, занимается балетом, талантливая девочка. Когда начали ставить «Маленького принца», Юля вдруг сказала, что хочет поставить партию Розы сама. Конечно, педагоги в чем-то ей помогали, подсказывали, но образ Розы она создала сама, это полностью ее творческая работа.
Что происходит в старшей группе, где мало обычных детей и довольно много особенных? Обычные дети не чувствуют прессинга или конкуренции, им не надо бороться за место под солнцем – и потому они раскрываются, как Юля. При этом для особенных они не являются конкурентами, инициатива у особенных – они хозяева группы, они это чувствуют. Поэтому они очень инициативны. Правда, у них конкуренция между собой, и довольно серьезная. Это совершенно очевидно на психологических группах и занятиях по психодраме. Но они держат себя в руках, эксцессов не происходит, им приходится справляться со своим чувством ревности – как настоящим актерам.
– Как бы лично вы хотели видеть развитие театральной мастерской?
– Если говорить о мечтах, то хотелось бы сформировать группу для особенных детей и группу для обычных актеров, делать для них немного разные тренинги, а объединять во время репетиций и спектаклей. А еще хотелось бы, чтобы мастерская стала репертуарным театром, чтобы хотя бы раз в месяц ребята играли спектакли на небольшую зрительскую аудиторию – как в учебных театрах театральных вузов. И, возможно, ездили на гастроли. Это позволило бы ребятам не только не забывать свои роли, а расти в них, шлифовать мастерство.
Фото Максим Гончаров
.jpeg)
